РЕЛИГИЯ И ТРАДИЦИЯ НА ЗАПАДНОМ И ЦЕНТРАЛЬНОМ КАВКАЗЕ: БОРЬБА, ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ИЛИ СИМБИОЗ

Даже если отвлечься от феномена новых независимых («полупризнанных») государств, на Кавказе особенно много общего наблюдается между Абхазией и Осетией. При этом теснейшая взаимосвязь между двумя этими народами (и регионами) прослеживается с глубокой древности, маркируясь как археологическим материалом, так и фольклорно-этнографическим, в том числе, Нартовским эпосом. Для более позднего времени отметим присущие обоим регионам традиции ранней (для Кавказа) государственности и также ранней христианизации, оставившей яркие памятники монументального и декоративного искусства.

При этом хорошо известным и исследованным фактом является наличие мощного дохристианского культово-обрядового субстрата и на территории Абхазии, и на территории Алании-Осетии, вступившего в своеобразный, во многом сходный, но и без сомнения, самобытный в каждом случае симбиоз с христианством.

Наконец, ослабление позиций христианства в эпоху позднего средневековья (в силу целого комплекса объективных причин) сопровождалось в обоих регионах экспансией ислама и реставрацией (на новом уровне) традиционных верований. Можно вспомнить слова царевича Вахушти об Осетии начала XVIII в.: «В старину все они по вере были христианами.., но в нынешнее время… только именуются христианами, что соблюдают великий пост, почитают и поклоняются иконам, церквам и священникам, а во всем другом несведущи.. Но в Тагаури, Куртаули, Валагири, Дигории и Басиане главари и знатные суть магометане, а простые крестьяне – христиане, но они несведущи в той и другой вере: различия между ними состоят лишь в том, что кушающие свинину считаются христианами, а кушающие конину – магометане. Все они почитают идола, которого называют Вачила, ибо они в честь Илии закалывают козла, мясо едят сами, а кожу натягивают на высокое дерево и поклоняются этой шкуре в день [праздника] Илии, дабы он избавил их от градобития и даровал урожай земли».

В итоге на рубеже новой и новейшей истории и Абхазия и Осетия оказались в культурно-идеологическом отношении своего рода трехполярными регионами, где тесно переплелись, не вступая в серьезные конфликты друг с другом, традиционные верования, христианство и ислам. К примеру, в Северной Осетии (Дигория) мне самому в начале 1990-х гг. довелось наблюдать участие местного муллы в традиционном обрядовом действии (кувде), происходившем в святилище Устырджи или Вашкерги (аналог святого Георгия). При этом степень христианизации, как и исламизации населения, относящего себя к той или иной конфессии, в целом была невелика.  

Ситуация изменилась на рубеже XX-XXI вв., что связано с распадом СССР, крахом (или глубоким кризисом) формально еще доминирующей атеистической идеологии, кровопролитными и разрушительными войнами, затронувшими оба интересующих нас региона, необходимостью в обоих случаях (в Абхазии и Южной Осетии) приступить к строительству независимого государства. Задача противостояния сильному агрессору, формально опирающемуся на христианскую (православную) идеологию (и пытающемуся представить свои мало-имперские амбиции как борьбу христианства и цивилизации с дикостью и (в случае Абхазии) с мусульманством, вынуждала общества двух мятежных регионов попытаться предъявить миру свою идеологию.

Эта идеология (включающая в себя и религиозную практику) должна была стать еще одной связующей нитью, объединяющей общества перед лицом внешней угрозы и позволяющей им еще раз обосновать свое право на строительство независимого государства. Православие в обоих случаях не вполне подходило на эту роль, в первую очередь потому, что являлось религией основного противника. Тем более эту роль не мог выполнять ислам, создающий угрозу «поглощения» и Осетии (в целом) и Абхазии их более многочисленными соседями. Тем более, что экспансия ислама, являющаяся сейчас своего рода «визитной карточкой» не только Северного Кавказа, шла и идет в настоящее время достаточно интенсивно, что по вполне понятным причинам рассматривалось многими и в Осетии и в Абхазии как угроза.


В Южной Осетии уже имел место формальный отказ местной (!) азербайджанской общине в строительстве мечети в Цхинвале (для которой уже было выбрано место и заказан проект), а также известны неоднократные случаи выхода местных юго-осетинских девушек за выходцев с Северного Кавказа (Дагестан, Чечня), работающих на стройках в республике, перехода их в ислам и «закрепления» новой исламской семьи на территории крошечной РЮО. Мои личные наблюдения в Абхазии также указывают на тенденцию радикализации (или салафитизации) местных мусульман, что не является в настоящий момент какой-либо угрозой безопасности республики, но, безусловно, должно учитываться.



Еще одной (а в настоящий момент – главной) причиной, препятствующей укреплению православия в Южной Осетии и Абхазии и превращению его в стержень национально-государственного строительства, является формальная принадлежность территорий этих республик к канонической территории Грузинского патриархата. Именно это, как хорошо известно, является препятствием для принятия приходов Абхазии и Южной Осетии под омофор как РПЦ, так и любой другой православной церкви. Тем более, что именно Грузинская православная церковь не просто является одним из ближайших союзников РПЦ, но и безусловно поддерживает её в длительном конфликте с Константинопольским патриархатом.



Сейчас этот конфликт вновь может обостриться из-за уже ставшего фактом отхода от «московской ориентации» большинства епархий и клириков Украинской православной церкви Московского патриархата (в том числе очень влиятельного митрополита Александра (Драбинко), викария Киевской епархии). Начавшееся брожение может привести не только к автокефалии УПЦ МП, но и к ее объединению с Украинской православной церковью Киевского патриархата. Очевидно, что в этой ситуации РПЦ не пойдет на разрыв с Грузинской православной церковью. Возлагать же какие-то надежды на Константинопольский патриархат, привыкший с восточным коварным расчетом играть затяжные партии и жертвовать в случае необходимости фигурами, было бы недальновидно. В конечном итоге, не так давно Константинопольский патриарх вновь заявил, что «подобные решения (об автокефалии-А.С.) должны приниматься при общем согласии всех поместных церквей». Таким образом, ситуация представляется тупиковой и уповать (как это иногда делается) на «церковный суд РПЦ» или на «решение экспертов РПЦ» вряд ли оправданно. Как хорошо известно, вмешательство клириков РПЦ (могу напомнить о заявлениях о. А. Кураева по Абхазии) не всегда бывает продуктивно и продуманно.

Понимая, что все присутствующие не хуже меня осведомлены о ситуации с православной церковью и «Абхазской митрополией» в Абхазии, подробнее остановлюсь на церковном устроении Южной Осетии. В годы советской власти все шесть храмов Цхинвала были закрыты, первые религиозные общины в автономии появились на закате перестройки, в её столице и в селе Цунар. Подчиняться грузинской православной церкви православные Южной Осетии не сочли возможным, особенно после того, как её глава Илия Второй практически поддержал лозунг «Грузия для грузин».



Православные жители республики обратились к Московской патриархии с просьбой принять их под свою юрисдикцию. Москва отказала, ссылаясь на невозможность вмешиваться в дела канонической территории грузинского патриархата. Тем не менее, обсуждались планы создания в Цхинвале подворья РПЦ. В 1992 г. православные Южной Осетии обратились в Русскую православную церковь за рубежом и были взяты под омофор архиепископа Лазаря, управляющего делами РПЦЗ по Югу России. В 2000 г. в Южной Осетии было создано благочиние, главой которого стал отец Георгий (Пухаты), священноигумен цхинвальского храма Рождества Пресвятой Богородицы.

После раскола в РПЦЗ в 2001 г. Цхинвал обратился в Синод митрополита Киприана Греческой православной церкви Противостояния (или «Противостоящего синода», «Киприановского синода» - одну из неканонических старостильных греческих юрисдикций, созданную в 1984 г.) с просьбой о принятии в её лоно православных Южной Осетии. Митрополит Киприан в 2003 г. принял под свою юрисдикцию благочиние Юго-Осетинского Аланского округа и в 2005 г. предоставил ему статус епархии. Это стало причиной разрыва отношений между Киприановским синодом и Русской Зарубежной церковью. А митрополит Кирилл (будущий патриарх РПЦ) назвал в ноябре 2008 г. Аланскую епархию «раскольнической как бы епархией».

Наместником Аланской епархии Республики Южной Осетии стал тот же отец Георгий (Александр Пухатэ). В 2010 г. о. Георгий, вступив в конфликт как с местной властью, так и с другими священниками, покинул Южную Осетию, а в 2011 г. был официально отправлен в отставку. Причем после его отъезда, кроме конфликта юго-осетинских священников с приверженцами о. Георгия, возник новый конфликт – на этот раз между благочинным, о. Яковом Хетагуровым и синодом митрополита Киприана, который передал временное управление Аланской епархией епископу Мефонскому (глава иностранного отдела Синода противостоящих) Амвросию (Байрд).

Вполне понятно, что тем самым влияние на церковную жизнь Южной Осетии Киприановского синода сводилось к нулю. В дальнейшем, в марте 2014 г., Киприановский синод вошел в состав более крупного старостильного Хризостомовского Синода («Истинно-православная церковь Греции»). Ситуация с юрисдикцией Аланской епархии осталась неопределенной.

Позиция РПЦ при этом практически не менялась. Отрицая полноценное существование Аланской епархии и отвергая её метания между различными юрисдикциями, клирики РПЦ вели речь о поиске «некоего компромисса, некой переходной модели». Но фактически положение дел остается неизменным. Более того, речь в последнее время идет о некоем «противоборстве» Аланской епархии со стороны Владикавказской и Аланской епархии Московского патриархата (создана в конце 2012 г.), учредившей «Фонд возрождения православия в Южной Осетии».  


Отметим также ряд показательных черт, которые могут позволить провести параллели между церковной ситуацией в Абхазии и Южной Осетии. Во-первых, расколы и внутрицерковные смуты зачастую возникают на базе вовремя неурегулированного межличностного конфликта. Во-вторых, вмешательство внешних сил, в том числе, РПЦ, как правило, носит несистемный и спорадический характер, что приводит к неожиданным и не предполагавшимся ранее последствиям. Далее, серьезной угрозой в таких условиях может стать тенденция к превращению церковной организации в, фактически, политическую партию. Наконец, невозможность или, по крайне мере, затруднительность окормления церковной организации в Абхазии или Южной Осетии со стороны сложившегося и признанного центра православного мира (РПЦ) негативно влияет на качество и уровень подготовки священчества (в качестве примера можно привести священника древнего храма в с. Икорта РЮО Сергея Кокоева по прозвищу «Медведь»).

На этом фоне простор для деятельности получают нетрадиционные для региона религии и секты. Речь идет о баптистах, адвентистах седьмого дня, свидетелях Иеговы, кришнаитах в Абхазии, баптистах, адвентистах седьмого дня, свидетелях Иеговы, пятидесятниках и харизматах в Южной Осетии. Их активизация в Абхазии и Южной Осетии уже неоднократно отмечалась экспертами (Крылов, 2001, с. 147-150). При этом, что показательно, пятидесятники Южной Осетии, в отличие от православных, прекрасно включены в общероссийскую структуру своей церкви. И если, пока что, их относительная численность в Абхазии не так уж и велика, то в маленькой Южной Осетии несколько тысяч активных адептов нетрадиционных религий представляют собой весьма заметное явление. Впрочем, необходимо признать, что в настоящее время рост численности адептов нетрадиционных религий в Южной Осетии приостановился, их активность снизилась, что, вероятно, связано с исчерпанием (возможно, временным) потенциальной базы для вербовки новых сторонников.  

Напротив, на настоящем этапе и в Абхазии и в Осетии происходит укрепление элементов традиционной религии, в первую очередь, культа святилищ. При этом наблюдается две тенденции. Во-первых, происходит своего рода «кодификация» традиционной религии, появляется иерархия святилищ. К примеру, в Осетии практически самым почитаемым святилищем (причем, хотя и в различной степени, но для обоих её частей) стала Роща святого Хетага, являвшаяся ранее хотя и чтимым святым местом, но лишь одним из многих таких мест. Во-вторых, наблюдается нарастание конфликта между некоторыми представителями священства, церковной иерархии и радикальной православной общественности, с одной стороны, и достаточно широкими массами общественности, в том числе и воцерковленными, прибегающими в своей повседневной жизни к культам и обрядам традиционной религии. Примером этого является, в частности, конфликтная ситуация вокруг святилища Илор-ныха. Пока такие конфликты носят частный характер, но в дальнейшем могут стать более перманентными и жесткими. Связаны они с неготовностью части православного духовенства к интеграции элементов традиционной религии, хотя примеры такой интеграции в истории христианства далеко не единичны и в целом весьма успешны. Собственно говоря, элементы такого взаимодействия и даже симбиоза хорошо прослеживались на территории Абхазии и Южной Осетии в прошлом. Остается неясным также, насколько долговечна тенденция к укреплению традиционной религии, так как в настоящее время, в условиях ослабления внешнего давления, она в несколько меньшей степени используется местными элитами для консолидации общества.        

Если обратимся в целом к Осетии, как к Южной, так и Северной, ситуация окажется в чем-то схожей. То есть отнюдь не все упирается в решение о канонических территориях того или иного патриархата. Как признают церковные иерархи Северной Осетии (май 2012 г., секретарь Владикавказской и Махачкалинской епархии иерей Савва Гаглоев), «церковь оказалась нечувствительной к осетинской культуре», «церковь так и не стала органичной частью религиозно-культурной традиции осетинского народа» (хотя попытки такого рода делались и делаются, особенно в последние годы). То есть развитие осетинского национального самосознания, укрепление осетинской идентичности, и повышение роли православия стали двумя автономными, непересекающимися процессами. Другими словами, православие (и это понимают представители церкви) так и не стало основой или стержнем осетинской идентичности, опорным камнем осетинской национальной идеологии. Соответственно, кроме экспансии ислама и частичной реконструкции «традиционной веры», и в дальнейшем может происходить усиление влияния нетрадиционных для региона религий и сект.  

Видимо, наиболее приемлемым путем здесь в самом деле является политика инкультурации, то есть укоренения православия (и ислама, что сложнее) в местной культуре, своего рода симбиоза. Вопрос, всегда ли к этому готова церковная иерархия, всегда ли именно этого ждет местное общество.