Вхождение частично признанных в Россию: «наглухо закрытые аварийные выходы»

На протяжении вот уже четверти века в Абхазии, Южной Осетии и Приднестровье в большей или меньшей степени существует дискурс о возможности вхождения республик в состав России. Где-то, как в Южной Осетии или Приднестровье, он публичен и периодически ставится в активную повестку. В Абхазии обсуждений, связанных с этим вопросом в паблике нет, но тема также активна.

В Южной Осетии и Абхазии закончились очередные выборные циклы. Несколько раньше, в конце прошлого года, новый президент был избран и в Приднестровье.

Незадолго до своего ухода, в сентябре 2016 года, прежний президент Евгений Шевчук подписал указ «О реализации итогов республиканского референдума, состоявшегося 17 сентября 2006 года». Тогда 97% жителей Приднестровья высказались за вхождение республики в состав России. А в указе, подписанном в прошлом году, речь в основном шла о гармонизации местного законодательства с российским.
Но уже в этом месяце Верховный совет Приднестровской Молдавской Республики сделал другой ход, символичный, — государственная символика Российской Федерации теперь может использоваться наравне с символикой Приднестровья. Соответствующий законопроект достаточно быстро прошел все парламентские чтения и был принят в начале апреля. Теперь, по закону, российский триколор будет находиться вместе с флагом Приднестровья, обязательно с правой стороны здания, на котором он размещен.

Это на самом деле довольно символично, будто идет процесс «одностороннего» присоединения небольшого государства к России. Но, скорее всего, это движение символическими ходами и ограничится.
Новым президентом Южной Осетии избран Анатолий Бибилов, единственная внятная программа которого на сегодняшний день — это активизация процесса вхождения в Россию. Правда, он не первый день выступает лоббистом этой идеи. Об этом он говорил еще в 2011 году, когда проиграл предыдущую президентскую кампанию. Та кампания была грязной и существенно в негативную сторону повлияла на политическую репутацию Бибилова. Может быть, поэтому, поскольку мысль об инкорпорации республики в РФ имеет существенную поддержку в республике, лозунг об этом в дальнейшем стал основным в политической риторике теперь уже нового президента Южной Осетии.

В Абхазии с этой историей все несколько сложнее. В публичном пространстве на обсуждение вопроса об изменении статуса республики фактически наложено табу. Но имея представление об общественных настроениях, можно говорить о том, что есть часть общества, которая могла бы поддержать идею о вхождении в состав России. Мы при этом не знаем, много ли таких людей. Были социологические «исследования» проводившиеся неправительственной организацией из Чехии, в которых изучался этот вопрос, однако данные тех исследований нельзя считать достоверными, поскольку самого опроса не было, была имитация, а итоговые данные взяты с потолка.

В любом случае, во всех трех республиках, о которых мы упомянули, дискуссия о гипотетической возможности присоединения к России, одна из тем постоянной общественно-политической повестки.
И если мы глубоко разберем этот вопрос, почему тема, актуальная не позднее середины 1990-х годов, доживает до третьего десятилетия XXI века, обнаружим несколько небезинтересных моментов.
Есть лежащие на поверхности нюансы, на эту тему есть много в разное время вышедших публикаций политологов, журналистов и т. д. Это культурная и языковая даже не общность, а единство, в случае с Южной Осетией усиливается тем, что один народ разделен Главным Кавказским хребтом на две части. И здесь все понятно.

Но есть уровни глубже. И чтобы разобрать вопрос, стоит зафиксировать эпоху, в которой все еще пока живут общества частично признанных и непризнанного Приднестровья. Все-таки организующей жизнь в них, движущей силой являются постимперские элиты или шире — интеллектуальные ресурсы наций и интеллигенция в целом. Они прямые преемники советского опыта организации жизни, а многие из них большую часть активной жизни провели именно в ту эпоху. И они перенесли с собой то, прежнее восприятие мира в сегодняшний день и рассматривают перспективы своих стран с тех же позиций, с каких об этом велся бы диалог во второй половине прошлого века.

Для них Россия — это пространство, неизбежно предназначенное к расширению, причем в прямом, физическом смысле, через интеграцию в зону своей юрисдикции окрестностей. При этом не важно, готовы ли сами элиты интегрироваться или нет, их восприятие России построено на том, что это страна, которая навсегда включила зеленый свет на пути присоединения. Да, есть тактические, геополитические, внутриполитические обстоятельства, которые могут препятствовать присоединению «здесь и сейчас», но если вопросом заниматься, то неизменно ждет успех.

Кстати, эти элиты не так уж были и неправы. И в прошлом десятилетии мы можем видеть примеры осмысленной деятельности по достижению условий для полной инкорпорации этих государств в состав РФ. А не совсем неправы они были потому, что Крым все-таки случился. Но присоединением Крыма эта история и это гипотетическое «окно возможностей» закрыто, скорее всего, навсегда.

Дело не только в том, что этот процесс, как оказалось, слишком дорого обходится. Мы видим, что геополитические издержки вывели из равновесия российскую экономику. Проблема также в том, что Россия в двадцатых годах этого века вступает в совсем новое время, в котором сильнейшим стрессом станет демографическая проблема и ее влияние на экономику, а значит развитие инфраструктур, человеческого капитала и т. д. Проще говоря, России очень долго будет не до окрестных территорий.
Но самое важное — это то, что идеи кооперации пространства и интересов на той же основе, как это было в прошлом, себя исчерпали. Причем уже очень давно. Неважно, каким будет состояние того или иного крупного государства в середине нынешнего столетия. Оно в любом случае не будет в своей внешнеполитической деятельности пользоваться инструментами XIX столетия. Это исключительно дорого, бессмысленно и совершенно не соответствует демографическим реалиям.

Поэтому ни Абхазия, ни Южная Осетия, ни тем более Приднестровье, у которого нет общих границ с РФ, в ее состав не войдут.

Надо отметить также и то, что в российском общественном сознании произошли важные перемены. Оно будет все больше отторгать идеи культурной близости с постсоветским пространством. Абхазия, допустим, не воспринимается уже в России как «наше». Для следующих поколений россиян это чужой мир.
Дискурс про возможное вхождение в состав России обнажает нам и еще ряд интересных пластов корпоративного мышления постсоветских элит означенных стран.

Во-первых, опять-таки безотносительно к тому, каково отношение обществ к идее вхождения в состав РФ, это видится одним из самым действенных «аварийных выходов» на случай полного провала государственного строительства. Это очень заметно в Южной Осетии и Абхазии.

В Абхазии в общественном сознании есть еще несколько таких же «аварийных выходов», например, представление о репатриации этнических абхазов из стран Ближнего Востока как возможности решить демографические проблемы. Хотя проект провален, и не мог не быть таковым, и в будущем нет никаких предпосылок того, что ситуация изменится, общественное сознание продолжает воспринимать этот «аварийный выход» как шанс. Та же история с «аварийными выходами» в Россию. Для абхазского общества это крайний вариант, но он будто бы есть. А его нет. Есть понимание о некоем предельном уровне упадка, за которым начинают включаться «иные решения». В этой же плоскости представление, бытующее в отдельных слоях элит, о том, что государственное строительство «сдает» некий экзамен на состоятельность. Если же он не будет сдан, то «нас присоединят».

На самом деле ничего не будет. Могут быть тактические программы, проекты, поддержка, призванная снизить напряженность, но не более того. Миф о некоем «стандарте качества» государственности — всего лишь заблуждение интеллигенции.

Но все эти заблуждения основываются на главном мифе постимперской интеллектуальной мысли в странах, о которых мы сейчас говорим. Миф об исключительной важности этих территорий для внешнего мира. Будто на самом деле передние края фронтов Третьей мировой.

Реальность же прямо противоположная. И Приднестровье, и Абхазия, и Южная Осетия сегодня — глубокая периферия постсоветского пространства. Более того, в случае с Сухумом и Цхинвалом, Москва все свои стратегические вопросы решила там на много десятилетий вперед. Есть оборонный щит, есть военные базы, построенные, кстати, в большом количестве не из-за больших угроз, а поскольку тогда, когда их строили, было еще много денег. Никаких других вопросов, которые делали бы высоким влияние этих стран в мировой повестке, нет. Даже Грузия сегодня страдает от того, что ее и ее проблемы забыли в мире. Наступила новая эпоха. И вот так, как все сейчас, а прямо скажем, в республиках тоскливо, так все и будет в течение ближайших десятилетий.

Антон Кривенюк, специально для EADaily